Сезон дождей где-то в тропиках Юго-Восточной Азии

Каждый раз, когда маршрут путешествий заносит меня куда-то  в тропики Юго-Восточной Азии в самый сезон дождей, мне так и хочется наплевать на условности и безопасность и бежать куда-то вперед, по лужам, к джунглям. Гремит гром, сверкают молнии. Вода льётся водопадом. Вода из луж переливается из ям на дороге, соединяется в один бурный поток. Вода собирается в реку. Вода уносит всех, кто зазевается.  Хочется призвать Господа Бога, Будду и Святого Патрика, чтобы уберегли от стихии, но в тоже время любопытство берет вверх.

В городке, где я остановился, уже размыло все линии коммуникаций, интернета нет уже третий день, а сегодня утром пропал свет.

Я открываю дверь бунгало, каким-то чудом не протекшего насквозь — снизу от воды спасают “курьи ножки”. Да, именно такие, как в домике у бабы-Яги. Я осторожно спускаюсь по деревянной лестнице вниз с веранды. Пять ступенек. Уже промокший за три секунды насквозь, босиком, наступаю в бурный поток мутной, коричневой воды. Собака рассерженно воет с веранды. Она прибилась ко мне три дня назад, здесь много диких собак.  Собака уже считает меня своим: “Куда ты, хозяин? Ты ведь меня не выгонишь в такую погоду?” — и продолжает скулить.

Вода везде, течёт с волос, с майки, с шорт. Я стою по щиколотку в воде, и а вода все прибывает. Я уже не вижу своих пальцев ног — их почти уносит коричневым мутным потоком.

И каждый раз, когда меня застаёт стихийное бедствие такой силы, я вспоминаю ЕЕ.

Я жил на Севере не всегда, я родился и провёл свои юные годы на юге, в городе у реки. Река была видна отовсюду. Места, где реки не было видно, считались глухими окраинами. Народ там жил красивый, яркий, может, чересчур прямой, но меня, мальчишку, это мало волновало. Лето там было жаркое, длинное, к августу горожане становились бронзового цвета — мы все свободное время проводили на берегу. Мы привыкли и к засухе и мы знали, как плыть против течения, что не всегда понимали приезжие и, увы, они не всегда с ним справлялись. На одежду в такую жару мало кто обращал внимание, чем меньше, тем лучше, что, само собой, радовало нас, мальчишек.

Я увидел ЕЕ впервые, когда мне было  двенадцать. Думал вначале, что девчонка немного постарше меня, чуть не набрался наглости и не спросил, в каком классе она учится. Пока я раздумывал, к ней подошёл парень. Прислушавшись к их разговорам, я понял, что они намного старше, похоже, это даже был ее муж или они просто жили вместе. «Надо же» -, присвистнул я тогда и побежал рассказать пацанам.

Много позже, года через три, я проснулся от всхлипов посреди ночи.

Я посмотрел во двор — в темноте ничего не было видно. Окно мы держали открытым из-за жары,  я тихонько оделся и вылез из окна, чтобы родители в соседней комнате не услышали. Наш первый этаж был невысокий. Я осторожно спустился, и пошел искать, кто плачет.

Удивительно, но это была она. Я слишком хорошо запомнил ее лицо классической красоты при первой встрече. Мне она почему-то напоминала кого-то с фресок Древнего Египта из учебника истории для пятого класса.

Оказалось, она только что выставила своего парня, или как она говорила, мужа. Слово за слово, он ее ударил, она тоже оказалась не робкого десятка, наговорила ему с три короба и убежала, даже сама не поняла, куда.

Она отвела свои каштановые локоны от лица и показала мне наливающийся синяк под глазом и рассеченную бровь. “Стаканом кинул,” — захлебываясь слезами, сказала она. Домой возвращаться она боялась. Боялась, что он придет обратно, а одна она с ним не справится. Я сидел с ней полночи, успокаивал, говорил, что она может попросить меня в любую секунду, и я приду, не один, с друзьями.  “Да, конечно, —  говорил я, — твой муж старше и сильнее, но нас много, он будет знать, что за тебя есть кому заступиться.”

Я сбегал домой за бумажкой и ручкой и написал ей свой телефон и адрес. Cказал, чтобы звонила в любое время, если будет нужна помощь. Мы так и просидели до рассвета, пока не задремали оба на выбивалке для ковров — помните, стояли такие раньше железные громадины во дворах, крашенные масляной краской, куда на верхнюю перекладину вешали ковер, а нижнее основание было для устойчивости. На нем мы и уснули. Утром я показал ей, где я живу и довел ее до дома. Постоял еще немного рядом с подъездом для уверенности, что ее муж не вернулся и все в порядке. Она мне не позвонила, и я понимал, что все у нее в порядке, хотя в тайне и надеялся на звонок.

В мое последнее школьное лето было особенно жарко. И когда наконец-то поднялась буря, так, что ломало ветки деревьев, а небо потемнело до черноты, я не стал прятаться — я побежал на улицу, встречать дождь. Я промок до нитки, я прятался под крышами и возвращался под потоки воды обратно, бегал по лужам, останавливался, задирал лицо к небу и глотал дождевые капли. Я смотрел на огромные пузыри в лужах, на случайных прохожих, не успевших спрятаться и складывающих зонты — зонт все равно не не мог бы помочь . И я услышал знакомый смех  -иногда ведь не поймешь, смеется человек или плачет.

Она хохотала и бежала по лужам, так, что брызги отлетали, наверное, на метр. В одной руке были чёрные туфли, которые она держала за хлястики, в другой руке она держала зонт и здоровую сумку. Знаете, девушки часто такие носят — все с утра положил и можно гулять до вечера. Или до следующего утра.

Все мы радовались дождю, но такую радость можно увидеть редко. Тем более от взрослой женщины. Сколько лет ей было тогда? Двадцать пять? Или больше?

Я попытался окликнуть ее. Она остановилась на мгновение, не понимая, кто и зачем ее зовёт. Так и встала, по щиколотку в воде. Вода была прозрачной — это был все-таки город, асфальт. Вода стекала везде, по волосам, по подолу платья, бежала вниз по ногам и стекала в лужу, в которой она и стояла. Я опустил взгляд вниз — у неё был красный лак на пальцах ног. Не решаясь посмотреть сразу в глаза, я медленно поднимал взгляд.

У неё было платье вразлет, до самых загорелых коленок. Она уже успела где-то загореть до темной бронзы, хотя это было только начало июля. Длинные руки — туфли в одной, сумка с зонтом в другой. Каштановые волосы от дождя потемнели, слиплись, вода лилась на голые плечи, оставляя струйки здесь и там. И сквозь мокрое платье, черное в белый горох — сейчас пишут, что так любит одеваться Моника Белуччи — слишком явно просвечивала грудь и соски. Я не понимал тогда, что она просто замерзла от воды, хотя вода и казалась спасением от бесконечного июльского зноя.

Я смутился, ничего не смог больше сказать, улыбнулся неловко и убежал пережидать дождь под аркой соседнего дома.

А она засмеялась и побежала дальше по лужам, так и размахивая туфлями в одной руке, положив в сумку зонт.

Я больше ее не видел. Соседи говорили, что она уехала куда-то в столицу, покорять мир. Засобирался покорять мир и я. Дождался окончания школы следующей весной и купил билет на поезд в один конец. Первое время я, конечно, надеялся где-то ее встретить, но понятно, что новая жизнь задвинула ее образ куда-то на задворки памяти.

Сейчас я уже начал забывать ЕЕ лицо, но потемневшие до черноты сосульки волос, вымокших под июльским ливнем и торчащие соски, прямо через мокрую ткань платья, так и стоят перед моими глазами, стоит мне только попасть под настоящий летний проливной дождь.

Лай собаки отвлекает меня от прошлого, я отвечаю: “Да-да, хорошо-хорошо, возвращаюсь”. В два прыжка поднимаюсь в бунгало, скидываю мокрую одежду в угол — я не знаю, как я буду ее сушить — и забираюсь в угол комнаты, чтобы опять пережить свои старые воспоминания, смешивающими с мутной светло-коричневой водой ежегодного вселенского потопа в Юго-Восточной Азии. Здесь и сейчас.