In vino veritas

Я с интересом рассматриваю нового персонажа. Выглядит на свой возраст. То есть плохо. Красное одутловатое лицо, волосы еще сохранили и густоту, и натуральный цвет. Похоже, в юности он был светловолосым блондином. Седая щетина на бороде. Выносившаяся майка-поло, типа лакоста, когда-то цвета синей пыли, от которого теперь осталась только одна пыль. Меня удивляют эти взрослые, хорошо зарабатывающие дядьки, которые даже не видят, что майку давно пора бы выкинуть и купить новую, тем более, что в том же Хенниц и Мориц майка может стоить меньше билета на поезд, если ехать из пригорода. Или стакана вина в ресторане.

Рассматриваю и пытаюсь найти что-то хорошее. Потом понимаю, не удивительно, что меня периодически засыпают разнообразными предложениями. Потому что мое бессовестное разглядывание и любопытство принимают ни за что иное, как сексуальный интерес. Они даже не догадываются, что на тех, кто мне и правда нравится, я боюсь даже поднять глаза и по-девичьи отворачиваюсь в сторону.

Взгляд останавливается на глазах и том, что вокруг. Глубокий сине-серый цвет, синева в дымке, наверное, как небо над северным морем в пасмурный день. Он, наверное, и надел майку цвета синей пыли, чтобы подчеркнуть свой необычный цвет глаз. Хотя лучше бы зашёл по дороге в Хенниц и Мориц и купил новую.

И разрез глаз. Я уже видела такой где-то.

Я выпытываю у него, откуда он родом. Из какой-то деревни на западном побережье, там, где только синий океан и прямой путь по морю в Америку.

Я чуть не говорю, что у моей семьи тоже оттуда корни, но сдерживаюсь — незачем ему знать все подробности.

Но эти глаза. Их разрез. Нос. Я начинаю понимать. Они как у парня, которого я люблю, и похоже, буду любить вечно.

Сохранит ли он свои сине-серые двадцатилетние глаза открытыми, не растолстеют ли его впалые щеки? Думаю, нет. Из всех радостей жизни еда его интересует в последнюю очередь, и умрет от явно не от ожирения.

Я приняла решение жить и есть очень здоровую пищу. Иначе жизнь пойдёт под откос, a я в три дня превращусь в старуху с клюкой. Ну, а там и старуха с косой прискачет. Легко выбрать жизнь вместо смерти. Когда идёт такая игра по-крупному, очень легко сказать нет алкоголю и кофе. Как и не было их в моей жизни. Стакан вина обернётся для меня стаканом крови.

Мой визави потягивает третий стакан красного вина, а я хлебаю воду. Тоже стаканами. Никого не осуждаю, пейте сколько хотите, ну пока это не затрагивает мой бюджет и мои хотелки. Главное, чтоб вы в мой стакан не лезли. Хотя когда-то в юности мой сожитель, еще тот алкоголик, царство ему небесное, учил меня всегда что-то держать в стакане, и на предложение налить чего-нибудь покрепче отвечать «ах нет, спасибо, у меня уже есть». Ну и ходить с этим стаканом весь вечер.

Я с интересом выслушиваю визави про его семейные проблемы, мне и правда интересно. Защищаю его мать и прошу его простить ее. Тем временем его сексуальная привлекательность, и так не сильно возвышавшаяся над уровнем моря, окончательно уходит куда-то в минус.

Он начинает меня выспрашивать, когда у меня отпуск и хочет его планировать со мной. Ну хотя бы на длинные выходные. В Париж там съездим, в Лондон. Совершенно не принимая во внимание, что все поездки распланированы у меня на полгода вперёд, и я даже не знаю, когда мне выбраться к друзьям на выходные в Москву.

— А почему ты все таки не пьёшь? Может ты в завязке?

Я начинаю объяснять ему про работу печени, ограниченные ресурсы в организме, тестостерон, эстроген, который идёт не туда, если не жалеть печень…

Концентрация у него пропадает, он не в состоянии выслушать даже одного предложения.

Ну да, думаю, куда им, норвежским колхозникам, понять про тестостерон, эстроген и работу печени.

А он продолжает рассказывать про своих друзей в завязке, как они не позволяют себе даже граммулечки. И смотрит на меня исподлобья запьяневшими глазами, и спрашивает так серьёзно:

— Вот ты такая, да?

Я уже порядком подустала слушать пьяные речи, начинающие переходить в оскорбления, и решаю прервать все в один момент.

Я высказываю ему все, что про него думаю со всей силой южного темперамента, выплескиваю на него остатки воды в стакане и вежливо прошу у официанта счёт. Раздельно.

И ухожу не оглядываясь.

Через минуту я набираю телефон знакомого скульптора и зову его куда-нибудь посидеть. Мы встречаемся и ржем без остановки.

— А что ты сегодня делал?

— Травиату по телеку смотрел.

— Ой, моя любимая опера. Я ее в двенадцать лет первый раз в Мариинке слушала. Понимаешь, в двенадцать лет это такое впечатление! Я и представляла, что я так и умру, как Виолетта — молодая, красивая и заливаясь кровью.

— Очень приятно, меня зовут Альфредо.

И мы опять продолжаем ржать.

— Ну да, ты в костюме, а у меня джинсы рваные.

— Да хорошо все, мне так даже больше нравится. Очень секси.

— Я джинсы в Неаполе купила.

— Кстати, у тебя ляжки красивые. Блин, извини. Я ж скульптор, профессиональная травма. Вот и рассматриваю людей. То ляжки, то морщинки.

Мы затеваем длинный разговор о красоте, о том, что красота субъективна, и я понимаю, что тоже постоянно рассматриваю людей. Хотя я и не скульптор.

Я допиваю свой очередной стакан воды и думаю над тем, почему пьющие так не любят непьющих? Может, им самим стыдно и это просто проекция?