Синий портрет

Синие волосы. Утро. Палец в синей краске — до конца не отмыть. Бессонная ночь. Кофе в постель. Кисти и краски, как будто Монмартр. Богема. Настоящая, бедная, голодная. Фейерверк событий, но не моих. Я лишь сторонний наблюдатель. Синий портрет на всю стену.

А я как та кошка, бегающая между двумя мирами. Темным и светлым. Нет покоя, нет целостности. Как потерявшиеся половинки андрогинов. Без чёрного нет белого. Без тьмы нет света. Я пытаюсь их соединить в одно, но сила тяготения рвёт их в разные стороны. И я опять ухожу ни с чем.

Сколько не мажь себя грязью — не прилипает. Прикидываюсь чёрной, а все равно остаюсь белой. Летом, по колено в черноземе, выталкивая машину из грязи после дождя. Разбираю пивные банки и стираю слюну поцелуев.  И все равно как новенькая. Kак пластик. Вечный пластик белого цвета. Мама, наверное, изобрела в лаборатории Сталинградского тракторного году ещё так в пятьдесят восьмом, но не успела запатентовать, и ее открытие умрет вместе со мной. Пластик разлагается пятьсот лет. Я буду лежать пятьсот лет в могиле, может, когда уже и человечества не будет, когда мы съедим планету остатками пластика и газами от моющих средств.

 

Папа набрал лучшей, самой твёрдой стали, из военного производства. Выплавил мне в мартеновской печи железные соски и железные губы. Чтобы ты прокладывала себе дорогу стальными сосками и не пачкала свой вечный пластик.

 

A синева твоего портрета сливается с небом и морем. Помнишь, мы просили о видах? Видах на небо и на море. Ты видел перед собой только меня, а позади — океан, синева, вселенная. Небо под нами, небо за нами, небо в нас самих. И мы как на небе.

Только нет, мы из разных миров. Что я не делаю, в какое подземелье не лезу, остаюсь на белой стороне. Убиваю нечисть нечаянным словом или взглядом. Кажется, скоро я убью их всех и буду стоять одиноко в подземном мире, как мать-родина.

Говорил мне Белкин:

— Эх, Плясанночка, уж слишком ты правильная. Слишком разумная. Точёная, как египетская статуэтка. Сидишь, как кошка египетская. И красиво, и страшно. Богиня кошка. Уйди, Плясанна, а то с ума сойду.

 

И правда, богиня. Когда уже не подходят, а только поклоняются издалека. Или дрочат. Тоже ведь ритуал. Говорят, весной в Египте фараон со своей свитой выходили к великому Нилу и совершали акт плодородия. Была ли с ними богиня кошка?

Ты назвал меня тёплой и душевной. Все говорил про мое тепло. А не перепутал ли ты ничего? Любовницу ли ты себе искал, невесту? или мать, на которую ты так не насмотрелся в детстве? Искал то тепло, которого не хватит никогда? Тепло, уходящую в бесконечную чёрную дыру синего портрета.

 

Синий — холодный цвет. Холодных ледников Исландии и Снежной королевы.

 

И ты не знал, что делать. Гораздо проще набрать бесхозных девчонок на рупь, кто за хлеб и ночлег готов ублажать тебя вечно. Забивать свою и их синеву такой простой и понятной любовью, писать портреты по ночам и пить и курить все, что курится и пьётся.

Богини не пьют. Богини не курят. Богини едят амброзию. Богини живут высоко-высоко. К ним можно дойти только по длинной лестнице. Они сами когда-то туда пришли. Сбивая ноги и прося пощады. Потеряв почти все желания и избавившись от страданий.

 

В моем пластиковом теле слишком много любви. Мама и папа собрали энергию нефти и стали индустриального города, и поклялись любить его вечно. Тело, город и пластик. В душной жаре, в абрикосовом цвету и белом безмолвии зимней степи. Раздаю любовь, не думая, а ее все не убывает. Вечный двигатель. Ты просишь моего тепла, но не можешь его взять. Мы не можем пересечь границу между чёрным и белым. Богема не принимает меня, выбрасывает мой белый пластик. «Замените на бумажный пакет!»

А потом, где-то на богемной вечеринке я познакомлюсь с богатым стариком с самого-самого Вестенда, которого тоже не понятно, как занесло туда, на эту вечеринку. Он будет жить в вилле, в которой уже родилось и  умерло пять поколений. А он последнее, шестое. Дети в Америке. Когда то давно у них был графский титул, но это совсем бессмыслица, все равно, что говорить про времена викингов. Вилла давно отписана детям, так что не подумайте, я не из за наследства.

 

У старика будут густые седые, до синевы, волосы и глаза,  как голубые анемоны. Первые, появляющиеся весной. Он будет ходить в длинном плаще и белой рубашке с галстуком. Он гуляет по утрам во Фрогнерпарке и читает “Маленького лорда” Йoхана Боргена. Как будто про свое детство.

 

У него уже давно умерли все желания, и остался только мозг. И память. Я буду его расспрашивать про Осло 1943-го. Он будет мне рассказывать про карточки, саботаж, парней с листовками, немецких солдат, предателей и партизан. Я буду запоминать, а потом напишу книгу. Может, про Осло, а может, про тяжелую воду Рюкана.

 

Мы будем с ним сидеть в кафе, возле парламента. В субботу, в одиннадцать.  Мы закажем поздний завтрак. По- настоящему: яйца пашот, бекон и тушеный шпинат, пронзительно зеленого, весеннего цвета. И хлеб, самый лучший, из пекарни, с большими дырками, и плотной хрустящей корочкой. Из дровяной печи.

 

Молодежь будет оглядываться на нас, замирать и стыдливо прятать правую руку в карман.

 

Я  буду пить кофе и смеяться. Потому что люди смеялись даже в войну и воровали друг у дружки варенье, стыдливо оправдываясь, мол, такие времена.

 

Мы будем сидеть на террасе и не спускать глаз с чаек — чтобы чего-нибудь не украли.

Потом мы пойдём с моим кавалером из прошлого века на фьорд, на Акер Бригге к его яхте, кататься. Зайдём далеко, до места, которое так и называется — Конец Света. Вы же помните, моряки не говорят “плавать”?

 

А навстречу нам будет идти твоя яхта. Ты будешь там  обнимать очередную девчонку и говорить ей, что вы поженитесь и не расстанетесь больше никогда.

А знаешь, как я узнаю, что это ты? Пo разговору про поженимся? Конечно, нет. Я не услышу ни слова, потому что буду слышать только шум моря и крик морских птиц.

Я узнаю твою яхту  по синему портрету, прикрепленному к носу вместо морской девы. Синие волосы оживут, а лицо на портрете посветлеет в лучах вечернего солнца. Узнаю тебя по синей канве у большого пальца, навсегда въевшейся в кожу у ногтя, по твоей руке на штурвале.

Мы удивленно помашем друг другу, проносясь мимо на полной скорости моторов и даже не сможем набрать сообщение — в море нет зоны покрытия. Чтобы не увидеться больше никогда. Ну, или по крайней мере до следующего воскресенья.

 

А вы б пошли кататься поздней весной на яхте? И с кем?